Дек 19 2009

Омерзительная книга

Сегодня мне в комменте подбросили любопытную идею: мол, вы иначе отнеслись бы к книге N., если бы признали, что “омерзение от текста входит в авторскую задачу”. Речь идет о современном русском писателе, причем о посредственном, так что сравнения с маркизом де Садом и Луи-Фердинандом Селином тут попросту неуместны. Маркиз исследовал человека, оказавшегося за гранью дозволенного, то есть свободного от всех условностей. А когда эта абсолютная свобода обернулась пустотой, маркиз велел похоронить его в лесу, а на могильный холмик насыпать желудей, чтобы кабаны затоптали его могилу. Ну, это, может, было только очередным проявлением его экстравагантности, хотя я так не думаю: де Саду ведь хотелось испытать идею Христа о свободе и о пределах этой свободы, но нигилизм – порождение этого метода – ничего не утверждает, только отрицает, и я думаю, что маркиз перед смертью разочаровался и в нигилизме, потому и позвал на свою могилу свиней. Эти свиньи потом появляются в эпиграфе к Бесам (о них размышляли и Кьеркегор, и Шестов). Русские нигилисты, Ницше, модернисты, Селин, сюрреалисты, постмодернисты (почему нет?) – вот веревочка, которую сегодня пытается крепко держать поп-культура с ее темным ангелом доктором Ганнибалом Лектером. Поп-культура сознательно провоцирует, используя пластмассовую демонологию, ну и пусть ее. Это смешно, а не омерзительно.

Можно только еще раз констатировать: деградация идеи индивидуализма как высшей ценности культуры, основы гуманизма и психологизма, очевидна. Очевидно также, что свобода вовсе не абсолютная ценность. И очевиднее всего это как раз благодаря поп-культуре, которая предлагает потребителям не сырое мясо и не жареное, а муляжи мяса из витрины гастронома. Тут я, конечно, ломлюсь в открытую дверь.

Пророки и религиозные проповедники живописали жуткие картины (вошел я в город сей, и клокотанье нечистых страстей полонило мой слух) в дидактических, педагогических целях. И их можно понять, поскольку величайшей педагогической идеей христианства является догма о первородном грехе (отсутствующая в других религиях): стремясь к удалению от этого греха, человек совершенствуется, становится лучше (основа всех прогрессистских идей).

Во II веке н.э. гностическая секта каинитов, например, толковала предательство Иуды как выполнение задачи высшего служения, необходимого для искупления мира и предписанного самим Христом. Живший тогда же гностик Карпократ полагал, что душа Иисуса освободилась от рабства материи, указав путь к свободе для всех — отрешение от мира, презрение к создавшим мир начальным, низшим духам. Вот что пишет об этом Владимир Соловьев: «По их учению, лучший способ презирать материальный мир — это совершать все возможные плотские грехи, сохраняя свободу духа или бесстрастие, не привязываясь ни к какому отдельному бытию или вещам и внешнюю законность заменяя внутреннею силою веры и любви… необходимо изведать на собственном опыте все возможности греха, чтобы отделаться ото всех и получить свободу». Эти сектанты пытались на свой лад повторить подвиг Христа, то есть член секты должен был пройти весь путь самоумаления – унижения, грязи, мерзости, чтобы таким образом очиститься и “стать Иисусом”. При этом они не исключали и убийства как средства к самоумалению. Вот модель поведения персонажей де Сада, испытывающих свободу личности на прочность. Каиниты и последователи Карпократа, если верить Иринею, были мерзавцами.

Таков и был их авторский замысел, но не таков был замысел де Сада. И я не знаю ни одного писателя, который сознательно стремился бы к тому, чтобы его читатели испытывали омерзение “от текста”, потому что омерезение может вызвать только плохой текст, омерзительно плохой по своим качествам. Так что идея об омерзении от текста попросту абсурдна, а что хуже всего – бесплодна.

А вот омерзительные идеи и картины де Сада, Селина и даже логика Карпократа – они сегодня вызывают не омерзение, а примерно то же самое чувство, как и упоминание имени Иуды Искариота, который свидетельствует о Христе из выгребной ямы.