Юрий Буйда

Никто никогда не называл Аркадия Иринархова по имени. Чаще — Бедным Крестьянином, как он сам о себе любил говорить: “Нам, бедным крестьянам, лимонады не нады — нам водочки сойдет…” Он был прославленный неудачник, враль и пьяница и даже в нашем городке раза по два, по три успел перебрать все места, где дважды в месяц зовут к кассе.

В конце концов жена не выдержала и ушла от него вместе с дочкой, которую Бедный Крестьянин ласково звал Селедочкой, хотя у нее было красивое имя Светлана.

После ухода жены Аркашка и вовсе загулял и даже попал в больницу с тяжелым сердечным приступом. А оклемавшись, укатил на заработки за Урал. Вернулся через год гол как сокол, но с запасом историй, превосходивших все слышанное завсегдатаями Красной столовой, где по субботам собирались лучшие в городке брехуны, краснобаи, болтуны и бесстыднейшие лжецы. Под Урблюдову гармошку, водку и вечную котлету из неизвестного мяса они наперебой рассказывали необыкновенно правдивые истории, хвастались, спорили и пережевывали свежие слухи и сплетни. Чего нельзя было делать в Красной столовой, так это драться. Желающие разобраться махали кулаками на столовской помойке, в компании дикорастущих котов и собак.

В первый же по возвращении вечер Бедный Крестьянин поведал мужикам историю своего обогащения, завершившуюся, впрочем, как и следовало ожидать, полным провалом. Примкнув к старательской артели, он рыл золото в сибирских горах, и однажды ему повезло: Аркашка вывернул заступом самородок величиной с медвежью голову. Артельщики — бандит к бандиту, любившие полакомиться человечинкой, — сговорились отнять у Бедного Крестьянина золото. Он вовремя почуял угрозу и бежал. Ему пришлось три месяца уходить от погони, бедствуя в непролазной тайге и суровой тундре. Когда иссякла скудная провизия, он перешел на подножный корм — на мох и снег. Спасаясь от цинги, Аркашка прибегнул к самому эффективному средству: добавлял к пище золотые опилки, обтачивая потихоньку самородок. Когда впереди показались крыши таежного поселка, от куска золота уже ничего не осталось: Бедный Крестьянин съел его.

— Девятнадцать кило триста пятьдесят семь граммов, — с мечтательным вздохом уточнил Бедный Крестьянин. — Видели бы вы тогда мое говно…

В качестве доказательства правдивости своих слов он продемонстрировал мужикам свой золотой пупок, рядом с которым была наколка — “Аи 1940”, и хотя было ясно, что “Аи” вовсе не “Au”, а 1940 — не проба, а год Аркашкиного рождения, народ, само собой, спорить не стал: в истории всегда ценится не правда, а интерес.

По возвращении из сибирского похода Бедный Крестьянин, вообще-то человек робкий, стал пить еще пуще. Пьяный это был совершенно иной человек. Несколько раз он пытался вернуть жену и дочь, но ничего у него не вышло. Иногда целыми днями он бесцельно бродил по опустевшему дому, бормоча себе под нос стих, который когда-то сочинил для дочки и читал ей перед сном:

Крокодил, крокодил,

он по полюсу ходил,

он подметки отморозил

и ботинки простудил…

Кажется, именно тогда и возникла у него причуда: напившись, он надевал картонную заячью маску, которую когда-то купили Селедочке к новогоднему карнавалу в детском саду. И вот теперь взрослый мужчина повсюду таскал ее с собою… Надев маску, он становился лихорадочно оживленным, пил еще больше, хотя пить совершенно не умел, и однажды даже влез на стол в Красной столовой и помочился на пол. Правда, после этого недели две старался не попадать знакомым на глаза, мучительно переживая очередное свое падение. Если наутро ему напоминали о том, как он вечером набедокурил, Бедный Крестьянин закрывал глаза и со стоном отвечал: “Да не помню! не помню я ничего! Пьян же был, сами видели… И охота же вам вспоминать…”

Напившись и тотчас забыв о муках совести, он принимался плести очередную историю — например, о причинах разрыва с женой. Выяснялось, что виною всему тайная любовная связь. Однако всем было известно, что единственной бабой, которая его ненадолго пригрела, была Машка Геббельс. После третьего стакана самогона с куриным пометом она обычно призывала тотчас повесить всех городских евреев — директора школы, слесаря-сантехника и врача-рентгенолога — и тем самым отмстить иудину племени за украденных у Машки кур…

Продолжая сибирский эпос, Бедный Крестьянин поведал обалдевшим мужикам о теле товарища Сталина, хранящемся в недоступном месте и ждущем своего часа.

— Станет народу плохо — он и восстанет и всех спасет, — вдохновенно плел Аркашка.

Дав страшную клятву молчания и пройдя обряд посвящения, Бедный Крестьянин сподобился лицезреть Генералиссимуса. Но прежде чем попасть в заветное место, ему пришлось пешком одолеть не одну сотню километров по тайге, то и дело вступая в единоборство с тиграми, вражескими шпионами и комарами. Всюду подстерегали опасности, но Аркашка оказался тертым калачом. Наконец в сопровождении молчаливых офицеров он спустился на лифте во глубину сибирских руд и там, на глубине приблизительно пяти с половиной километров, в особом зале увидел хрустальный гроб, висевший на золотых цепях, а в том гробу — Генералиссимуса, как две капли воды похожего на отца лошади Пржевальского. Вождь приветливо улыбнулся Бедному Крестьянину. Тело Генералиссимуса предохраняла от порчи собачья сперма, в которую он был погружен до губ. Охрана зорко следила за тем, чтобы в этот зал не проникли сучки, которые тыщами метались по тайге, выли по ночам и норовили прорваться к Телу, чуя, надо полагать, мужской запах. Кобелей же собирали со всей страны и даже покупали за границей якобы для опытов, а на самом деле доили, как коров, обеспечивая вождя свежим соусом. И никто, кроме Аркашки, не знает об этом, а если он проболтается, ему каюк…

Тут он начинал плакать — из-под маски текли крупные желтые слезы — и требовать от мужиков клятвы молчания. Мужики охотно клялись, положив правую руку на жалобную книгу, на которую был наклеен портрет Акакия Хоравы в роли великого воина Албании Скандербега.

Протрезвев, Бедный Крестьянин не хотел даже в зеркале себя видеть и, конечно же, не верил, что после десятой стопки ходил по воздуху на высоте пяти метров.

Получив в очередной раз где-нибудь толику денег, он подстерегал возвращавшуюся из школы дочку и овечкой трусил рядом с нею, умоляя взять хоть рублик, хоть десяточку на расходы. Сжав губы, Светлана держала голову так, чтобы всякому было ясно: к этому человеку она не имеет никакого отношения. К человеку, напяливающему детскую картонную маску. Живущему с Машкой Геббельс. Пьющему и врущему. В детстве она не любила зеркала, и отец говорил ей: “Если не будешь каждый день смотреться в зеркало, однажды потеряешь лицо”. Смотрелся ли он в зеркало — Бог весть, но совершенно ясно, что свое лицо он давно потерял. А он со смущенным смешком вдруг напомнил ей, как в детстве она выговаривала слово “львеночек”: получалось — “ивленисек”…

— А, Селедочка? — вопрошал он, сбоку заглядывая ей в лицо. — Ну, пожалуйста…

Она останавливалась и чеканила, вся леденея от ужаса, жалости и ненависти:

— Я тебе не Селедочка! Не позорь хоть меня! Я не возьму твоих денег! Мне стыдно за такого отца! Не подходи ко мне больше никогда!

И убегала, едва сдерживая рыдания. Однажды она рассказала обо всем матери, и та вдруг со вздохом сказала: “Ну и взяла б у него эти деньги… хоть меньше пропьет…”

После смерти обжоры Аркаши Стратонова по городку разнесся слух: из его могилы по ночам доносятся какие-то звуки. Поначалу было решили, что Аркаша и после смерти продолжает пердеть, из-за чего при жизни ему приходилось подшивать штаны жестью, не то уже через день-другой брюки превращались в лохмотья. Но Бедный Крестьянин сразу понял, в чем дело. В действительности же, объяснил он, Аркаша, как и все мертвецы, просто-напросто хрюкает в гробу и жрет что ни попадя: костюм, червей, себя, наконец соседей. Кончится тем, что он слопает всех мертвецов, выберется наружу и примется за живых. Однако Бедный Крестьянин знал, как управиться с Аркашей. Ночью на кладбище он выкопал яму, в которую на веревочке опустил большой стакан водки с медной монеткой на дне. Учуяв угощение, Аркаша, разумеется, бросился на запах, хлопнул стакан и вместе с водкой — монету, которая и заперла ему рот. После этого Аркаша с ворчанием удалился и успокоился навсегда. Кладбище, городок и мир в который раз были спасены Бедным Крестьянином.

Под такую историю ему подливали и подливали, пока он не дошел до состояния, когда мог ходить по воздуху.

Его вывели во двор. Мужчины с интересом наблюдали за Аркашкой, который с вытянутыми перед собою руками поднялся, словно по лесенке, на пятиметровую высоту и, что-то бормоча из-под маски, сделал по воздуху несколько шагов, задев левой ногой макушку тополя. Покачнулся.

Насмерть перепуганная Селедочка, которую мать послала в Красную столовую за горчицей, закричала что было мочи:

— Расшибешься! Папа!..

Бедный Крестьянин вздрогнул, оступился и упал. С него сняли истрепанную картонную маску — и никто не узнал его лица. Засомневались даже, Аркашка ли это Иринархов, и только по наколке возле ярко-желтого пупка — “Аи 1940” — он был в точности опознан. Через три дня его похоронили. А маску его вдова повесила на стенку в темной кладовка, где иногда Селедочка любила молча посидеть, осененная нарисованной улыбкой картонного зайца…