Юрий Буйда

— Простите, вы немец?

Андрей Фотограф обернулся.

Девушка спрыгнула с подножки вагона и поправила темно-каштановые волосы, с улыбкой глядя на рослого костлявого мужчину в черной широкополой шляпе, длинном черном плаще, с узким шарфом, щегольски обмахнутым вокруг шеи. Она была в ситцевом платье с кружевами, слегка пожелтевшими от долгой сундучной выдержки, в туфельках на высоких каблуках. На плечи был наброшен легкий светлый плащ. В руках она держала новенькую дешевую сумочку.

— Последнего немца выслали из Восточной Пруссии два года назад, — растерянно сказал он. — Хотите — я вас сфотографирую… я фотограф… Прошу вас!

— Стоянка поезда три минуты. — Она с улыбкой покачала головой. — Вы сумасшедший. И фотоаппарата у вас нету. Да и на немца вы не похожи, скорее — на цыгана.

— Это рядом. — Андрей попытался придать своему лицу умоляющее выражение, но сил не было даже на это.

Девушка по-прежнему улыбалась, но взгляд ее был серьезен.

— Это безумие, понимаете?

— Безумие, — согласился он. — Поезд стоит три минуты. Вот-вот отправится.

Он шагнул в сторону и наткнулся на этажерку, которую двое молодых людей в одинаковых крапчатых кепках с пуговкой собирались погрузить в вагон. Этажерка покачнулся — он неловко придержал ее рукой.

Девушка рассмеялась.

— Давайте я попробую угадать ваше имя, — предложил он. — Лотерея. Если угадаю, вы…

Она погрозила ему шелковым пальцем.

— Женя, — обреченно сказал он. — Евгения.

Она — уже без улыбки — смотрела на него. Вот-вот должны были объявить отправление.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Куда идти?

Он, разумеется, солгал: от вокзала до ателье было минут двадцать ходу. Они шли не торопясь, взявшись за руки, не обращая внимания на прохожих, удивленных такой фривольностью.

— Да вы не слушаете меня! — воскликнула вдруг она.

— Слушаю. Ваша мама юрист, отец погиб на фронте, вы насмерть поссорились с женихом и уехали из Саратова сюда, в Кенигсберге у вас тетушка, вы везете ей в подарок шесть серебряных ложек и надеетесь с ее помощью устроиться на работу… Вас действительно зовут Женей?

Она расхохоталась,

— А как же еще! — У нее были мелкие голубоватые зубы. — Шесть ложек — подумать только!

В палисаднике перед фотоателье — это был серый двухэтажный домик под черепичной крышей — цвели алые и белые розы, за которыми ухаживала пожилая уборщица Кувалда, женщина одинокая, грубая, усатая, с огромными костлявыми кулаками. Она важно говорила, что однажды была влюблена, но история кончилась ничем. Пока Андрей обслуживал клиентов, она читала книги из его скромной библиотеки.

— Розы! — счастливым пустым голосом сказала Женя. — Сколища!..

В прихожей она одним движением, не глядя — куда, скинула светлый плащ — Андрей подхватил — и прошла в зальчик, где на стрекозьем штативе стоял деревянный фотоаппарат. Андрей ногой отшвырнул стул, на котором обычно послушно одеревеневали клиенты, и придвинул к ней кресло с высокой прямой спинкой, украшенной резными химерами, драконами и змеями, сплетающимися чешуйчатыми хвостами и угрожающими друг дружке оскаленными пастями и раздвоенными языками. Женя откинулась на спинку, закинув ногу на ногу и небрежно уронив тонкие прозрачные руки на подлокотники, и вопросительно посмотрела на фотографа, который только сейчас понял, как она высока ростом.

— Сейчас, — сказал он, мучаясь бессилием своей речи. — Момент. Только один момент.

Через несколько минут он вернулся с огромной охапкой алых и белых роз.

— Это безумие, — вновь сказала она, — и вдруг резко встала и, не спуская с него напряженно-темного взгляда, развязала пояс на платье. — Помогите же. — Повернулась к нему спиной. — Там крючки.

Разбудила их Кувалда, матерно горевавшая о загубленных розах. Бухая кирзовыми сапогами, она поднялась в квартиру фотографа, и не успел Андрей спохватиться, как баба вошла в комнату и уставилась на Женю, которая с улыбкой сидела в постели, держа перед собою простыню с алым пятном.

Кувалда шевельнула усами.

— Ну, — наконец сказала она, — раз так…

И ушла.

Наскоро перекусив, они бросились на вокзал. Вскочив на подножку, Женя спросила без тени робости, приедет ли Андрей на следующий день встретиться с нею.

— Завтра в два я буду у памятника Шиллеру, — сказал Андрей. — Там все встречаются. Известное место.

Двое молодых людей в одинаковых краповых кепках с пуговкой, оттолкнув Андрея, едва успели втащить в вагон этажерку. Женя махнула рукой из-за их спин. Поезд тронулся.

Когда Андрей вернулся домой. Кувалда в кухне допивала вторую бутылку водки.

— Значит, счастлив, — отчетливо проговорила она, не поворачиваясь к Фотографу. — И любишь. И хочешь, значит, чтоб всегда так было…

Он с изумлением уставился на нее.

— А если хочешь, чтоб — всегда, — тягуче продолжала Кувалда, — больше с нею никогда не встречайся. Никогда. — Она наконец посмотрела на оторопевшего Андрея и с беззлобной усмешкой повторила: — Никогда. Живем-то всего дважды.

— Дважды? — тупо переспросил Андрей.

— Всяк просит Господа перед смертью о второй жизни, точно зная, что вот уж она-то и будет настоящей, и успевая прожить ее в предсмертном хрипе, стоне и блеве. Так сделай это сейчас, чтоб не жалеть потом. Проживи по-настоящему. И тогда-то у тебя не будет ничего и никого, кроме нее. Не по силе? Мало кому по силе.

— Три минуты, — глухо пробормотал Андрей.

— Чего?

— Да я про жизнь, — сказал он, поднимая налитый Кувалдой стакан. — Не интересно.

Эту историю Андрей Фотограф рассказал мне двадцать шесть лет спустя, когда мы пили пиво в Красной столовой. Он был известным в городке человеком, прославившимся тем, что делал блистательно лаконичные и трогательные надписи на надгробиях и обручальных кольцах (пятерка за строку прозы, десятка — за стихотворную). Весь городок знал надпись — его авторства — на могиле главного городского обормота и пьяницы Кольки Урблюда: «Лежал бы ты — читал бы я». На его фотографиях были запечатлены все жители городка, их жизнь от рождения до смерти. Раз-другой в месяц, подкопив денег, он исчезал на несколько дней из городка, но всякий раз возвращался — помятый, небритый, с виноватой улыбкой на обрюзгшем лице, — чтобы вернуться к обязанностям «мастера смерти», как он сам это называл, — вновь и вновь останавливать мгновения и выдавать их клиентам строго по квитанциям…

— И ты так и не встретился с нею?

Он странно посмотрел на меня и проговорил с улыбкой:

— Но зато у меня ничего и никого настоящего, кроме нее, в жизни и не было. А она — была. Понимаешь?

— Была?

— Была, — пьяно кивнул он. — Живем-то всего два раза, чего же непонятного…